Зеленый океан

В бледном полушубке, поношенном ветрами и оттепелью, зима стояла во дворе с раннего утра и до позднего вечера, пока звезды не начинали заглядывать внутрь черненых глазниц деревянных домов. В неопрятном наряде ее еще можно было различить черты пышных, бывших некогда белыми, одежд, а на лице – тонкие черты тихой улыбки. Дни зимы были сочтены, и об этом, сидя на оголенных ветвях то тут, то там, кричали вороны. Утреннюю тишину прорезали их скрипучие, как колеса немазаной телеги предвещания, и отдавались эхом в талых, уже стареющих снегах. Неумолимо приближалась весна.

Я подолгу стоял у окна, разглядывая расстилающийся перед взором молочный пейзаж. Казалось, краски на нем отсырели, и время неумолимо расправлялось с холстом. Оно неторопливо топило в реках лед и насыщало почву влагой. Для первых крокусов, подснежников и пролесков.

Нередко воображение возвращало меня к полотну городской суеты. Туда, где на мокрых улицах продавали охапки тюльпанов, а в воздухе стояла теплая взвесь из запахов мимозы, первой весенней свежести и бензина. Я гнал от себя назойливые, терпкие воспоминания, заставляя пыль раздумий неслышно оседать по углам. Мы снова были вдали от мышиной возни торопливого мегаполиса, его черной копоти и ярких огней. Мы стояли на краю нашей собственной, усеянной мириадами звезд Вселенной, и мы были счастливы.

Первые три дня мы провели в забытьи – под двумя теплыми одеялами, отсыпаясь и не разжимая объятий. Я поднимался с постели только чтобы принести завтрак, поужинать или подбросить поленьев в камин. Улиана нередко просыпалась от скрипа половиц и всматривалась в меня большими серыми глазами. Через мгновение я уже падал в бездну блаженства, где не существовало ни времени, ни пространства. Я путал день и ночь, сон и явь. Хмурая весна обернулась молчаливым счастьем, и приглушенные звуки, срывающиеся с горячих и влажных губ, заменили нам все разговоры.

Спустя время мы перебрались завтракать на кухню. Каждое утро Улиана готовила легкие блюда и разливала по кружкам чай. С его поверхности горячими завитками поднимались ароматы фруктов и карамели, ванили и терпкого дыма. Чайные листья хороводом кружились в кружке, перешептываясь о неизменном. Затем они лениво оседали на самом дне и обращались гармонией и тишиной.

По утрам Улиана вела себя сдержано, и мы почти не разговаривали. Лишь изредка перебрасывались короткими фразами. Чаще же их заменяли вопросительные взгляды, мимолетные тени сомнений или утвердительные улыбки. Заранее мы не договаривались, но так вышло, и ни один из нас об этом не жалел.

После завтрака мы по обычаю кутались в теплую шерстяную одежду и выходили в сырую и зябкую весну. Я держал Улиану за руку и вдыхал полной грудью прозрачный холодный воздух. Будто ничем не замутненное стекло он прорезал мои легкие острой свежестью, и, нагреваясь там, являлся обратно – клубами сизого пара.

Погруженная в траур, стояла на опушке леса березовая роща. Беззащитными казались обнажённые ветви ее деревьев. Будто кисти в руках художника, они раскачивались на ветру, оставляя на куполе неба витиеватые узоры и причудливые насечки. То тут то там неслышно проваливался снег и пахло теплой землей.

Лес утопал в призрачной пелене вешних надежд. Зеленый океан, укрытый белой пеной, неспешно просыпался. Он медленно дышал полной грудью, вздымая и опуская мощные ветви под шапками рыхлого снега. В ельниках он еще лежал пышным ковром, и, притворяясь кучевыми облаками, простирался вверх до самых светил. А там, в вышине, небесные швеи работали из рук вон плохо, пропуская торчащие из старого одеяла яркие голубые лоскуты.

Наступила пора первых весенних дождей. В дни, когда картина за окном напоминала большую первомартовскую лужу, и мы не могли выйти за порог, не вымокнув до нитки, Улиана с рассвета и до заката возилась у печи с мукой и пряностями. Наш деревянный дом наполнялся ароматами такой весны, какой я не знавал прежде. От волос ее пахло корицей и гвоздикой, от рук – медом и имбирем.

В эти сладкие, счастливые дни, сумерки сгущались неслышно. Они вливались туманом в настежь распахнутые форточки и укрывали уютом и сладостью наш очаг. Мы не зажигали свет дотемна, и поленья трещали в камине, отбрасывая острые тени на стены, дремлющие в полумраке.

Ночи становились все теплее. Иногда мы выходили на крыльцо и, запрокинув головы, наблюдали, как огромная желтая луна поднимает над нами тяжелый занавес из облаков и обнажает чернильный экран. И тогда мы подолгу смотрели старое как мир немое кино. И звезды кружились в небесной карусели, раскачивая небосвод.